Диковский Сергей - На Маяке
Сергей Диковский
На маяке
Представьте чудо: на спелом, наливном помидоре вдруг выросли обкуренные
махоркой усы, засеребрился бобрик, взметнулись пушистые брови, потом
обозначился мясистый нос, блеснули в трещинках стариковские голубые глаза,
и помидор, открыв рот, прошипел застуженным тенорком:
- Со мною, браток, не заблудишься. Маяк моряку - что тропа ходоку. - И,
усмехнувшись, добавил: - Моя звезда рядом с Медведицей.
Таков дядя Костя - отставной комендор, порт-артурец, смотритель маяка
на острове Сивуч.
Фамилии его не помню - не то Бодайгора, не то Перебийнос, что-то очень
заковыристое, в духе гоголевских запорожцев. Не подумайте, однако, что на
острове жил какой-нибудь отставной Тарас Бульба в шароварах шире Японского
моря.
Дядя Костя был моряк старого балтийского засола: аккуратный плотный
старичок в бушлате с орлеными пуговицами, обтянутыми черным сукном, и
холщовых брюках, заправленных в сапоги.
Хозяйство его было невелико. Побелевшая от соли чугунная башенка на
кирпичном фундаменте, бревенчатая сторожка под цинковой крышей и на
площадке, поросшей жесткой темно-зеленой травой, десяток бочек с керосином
и маслом - вот все, что могло удержаться на каменной глыбе, вечно мокрой,
вечно скользкой от тумана и брызг.
Дядя Костя драил свой остров, как матрос корабельную палубу. Прибой
всегда приносит сюда разный мусор: бамбуковые шесты, доски, бутылки,
обрывки канатов, стеклянные наплавы от сетей и даже остатки неведомо где
разбитых кунгасов. Смотритель неутомимо сортировал и укладывал эту добычу
штабелями вдоль берега. Любо было смотреть на дорожки, обложенные по краям
кирпичом, на щегольскую башенку маяка с полукруглым куполом цвета салата,
на флигель, крашенный шаровой краской.
Медная рында маяка горела даже в тумане. Прежде колокол висел на
столбе, и дядя Костя дергал веревку, как любой пономарь, но в прошлом году
он сделал ветряк и присоединил к нему нехитрую машину - подобие тех, что
куют гвозди на старинных заводах Урала. Через каждые десять - двадцать
секунд тяжелый чурбан, вздернутый вверх на веревке, срывался со стопора и
дергал сигнальный конец. А так как туманы и ветры постоянно кружатся в
море, колокол почти не смолкал.
Свой остров дядя Костя считал кораблем и всерьез называл маяк рубкой,
флигель - кубриком, а-заросшую жесткой травой площадку у башенки -
палубой. Вместе с дядей Костей на "корабле" жили сменщик смотрителя, тихий
юноша ростом чуть пониже маяка, сибирская лайка и черная пожилая коза,
которая всюду сопровождала хозяина и даже влезала по винтовой лестнице к
фонарю.
Последний раз я видел его в августе. Подвижной, багровый от избытка
крови и силы, с широким, выскобленным досиня подбородком, он сказал на
прощанье:
- Пойду зажгу свечку японскому богу.
Тридцать лет, поднимаясь на вышку по узкой железной лестнице, он
повторял одну и ту же нехитрую шутку, и тридцать лет случайные гости
улыбались чудаку. Скорее лопнет скала, чем дядя Костя изменит привычке.
"Две белые вспышки на пятой секунде", - так сказано в лоциях, так знали
на всех кораблях, и только один раз дядя Костя не смог зажечь маяк.
Это было в четверг, накануне прихода "Чапаева". "Смелый" встал на
текущий ремонт, а команду уволили на берег. Три дня мы могли жить на
твердой земле. не слыша плеска моря и шума винтов. Каждый использовал
время по-своему. Широких выпил пять кружек какао и лег спать, попросив
дневального, чтобы его разбудили на третьи сутки к обеду, Косицын начал
варить повидло из жимолости, а